А происходило нечто необыкновенное! Только что привели в храм жертвенное животное, увитое цветами и яркими лентами. Под звуки языческих песен его убили обычными при этом обрядами, но рассматривая внутренности животного, жрецы не находили в них нужных таинственных знаков для открытия воли богов. Это явление было для них непонятным, гаданье не удается, боги не дают предсказаний.

Взволнованные они стояли перед молчавшей в ожидании толпой, и предчувствие чего-то недоброго, зловещего, как страшная грозовая туча, повисло над всеми. Чем прогневаны великие боги? в ужас пришел верховный жрец Татис, но все-таки велел принести жертву. Закурили благовония. Жертва была принесена, но и после того боги не открыли своей воли.

— Боги отказываются от жертв! — в ужасе закричал Татис, — это потому, что тут находятся люди, мешающие их появлению ненавистным для них знамением. Все знали о каких людях говорил жрец и какое знамение он разумел. Кто-то заметил, что христиане, которых было много в свите императора, осенили себя крестным знамением, когда закалывалось животное, в знак того, что они не принимают участия в этом жертвоприношении. А там, где были христиане, не только жрецы, но и сами их боги оказывались бессильными!

Император вышел из святилища мрачнее тучи. Радовался один Галерий, соправитель Диоклитиана и злейший враг христиан. Он уже давно склонял императора к гонению на исповедников веры Христовой, но Диоклитиан медлил, воздерживаясь от пролития крови тех, которые были всегда верными слугами государства. Неудавшееся жертвоприношение было одним из предвестников нового гонения на христиан.

Через некоторое время оракул при храме Аполлона высказался о христианах, как о врагах государства, и это еще ближе придвинуло черную тучу... Диоклитиан постепенно поддавался влиянию Галерия. Еще раньше Галерий добился от него указа, чтобы все воины принимали участие в жертвоприношениях. Христиане, служившие в войске, отказались подчиниться этому требованию — и одни были уволены от своих должностей, других постигла смертная казнь.

Но это были еще только первые предвестники тех ужасов, которые предстояло пережить христианской Церкви, и христиане мужественно готовились к ним. Это ведь далеко не первое гонение на Церковь с тех пор, как раздалась в мире проповедь о Христе-Спасителе.

Впервые в царствование императора Тиверия, почти тотчас же после Вознесения Иисуса Христа на небо и сошествия Святого Духа на апостолов, раздалась в древнем языческом мире благая весть о спасении людей, о воскресении и вечной жизни. И в продолжение почти трех веков римское государство и языческое общество вели страшную борьбу с новой верой.

Всеми силами старалось язычество уничтожить веру во Христа, но это не удалось: с каждым днем все громче и громче звучало в древнем мире благовестие о Христе. Язычество чувствовало, что оно должно уступить место смиренным и кротким по духу “галилеянам,” но не хотело уступить без борьбы.

Самой главной причиной ненависти язычников к христианам было то, что христианское учение требовало от человека полного изменения жизни. Язычник привык жить в роскоши, в пирах, которые стоили безумных денег. У него было множество рабов, которые не только работали и служили ему, но которые для его потехи должны были проливать свою кровь на арене цирка.

Понятно, что, принимая учение Христа, человек сразу должен был перемениться. Богач добровольно отдавал свои сокровища бедным; человек привыкший к роскоши и наслаждениям, становился почти нищим и постником; прежние друзья становились ему далекими и чужими. Словом, человек, став христианином, уходил из языческого мира и уходил навсегда. Этого язычники, конечно, не могли простить ему.

Упорно боролось язычество с христианством. На протяжении двух с половиной столетий Церковь Христова переживала поры кровавых гонений. Но кровь мучеников давала все новые и новые всходы. Ко времени вступления Диоклитиана на престол, христиане встречались во всех классах общества и исполняли все виды общественной и государственной службы. Язычество напрягло все свои последние силы, чтобы задавить христианство.

Злой Галерий настраивал императора против христиан, и Диоклитиан постепенно уступал. Христиане чувствовали, что гроза надвигается. И в самом дворце чувствовали это два близких и дорогих императору существа — его жена Александра-Приска и дочь Валерия.

Когда и при каких обстоятельствах познакомилась супруга императора с христианским учением, мы не знаем, но видим ее уже христианкой, или, по крайней мере, расположенной к христианству, тихой и мужественной, сумевшей воспитать и свою дочь в преданности Христу. Мы едва можем себе представить какое это было постоянное мученичество — среди языческого двора, имея супругом язычника, в руках которого была власть над жизнью и смертью всех подданных, включая и членов своей семьи, — быть христианкой и сберечь для Христа еще одно сокровище: живую душу собственного ребенка!

Валерии предстояло тяжелое испытание: кроткую, любящую, нежную, верующую, ее отец отдал грубому соправителю Галерию в жены. Она не противилась, понимая, что это бесполезно. Но какие муки она переживала? И какие муки переживало сердце той, которая так берегла ее для Христа?

В те минуты, когда душа человеческая изнемогает в скорби, к ней приходит на помощь Сам Бог. И вот в душу царицы Александры влилась именно эта нечеловеческая сила, эта безграничная вера, это всецелое упование на Господа. Отдавая дочь в замужество, она мысленно вверяла ее Господу. И Господь не постыдил ее надежды: такой же чистой, такой же верной Христу осталась Валерия и замужем, какой была при матери. И как отблеск тихого вечернего света, лучи ее духовной красоты, ее горячей набожности и ее непрестанной молитвы падали иногда даже на испорченного и развращенного Галерия.

Теперь, по случаю отъезда Галерия в Никомидию, бывшею столицей восточной империи, она опять была при матери. Обе знали какие планы строил Галерий, к каким мерам склонялся Диоклитиан, и обе знали также, что только “верному до смерти дается от Господа венец жизни.”

Обе готовились к великому исповеданию имени Христова, готовились со страхом и трепетом, готовились с радостью и с победной песнью: “Аллилуйя.”

Не успели еще погаснуть на небе ночные звезды, не успела загореться на востоке заря, как вспыхнула соборная церковь в Никомидии. Из окон своего дворца Диоклетиан и Галерий смотрели на пылающий храм, видели, как воины разломали церковные двери, как ворвались внутрь храма, как бросились на перепуганных христиан, собравшихся на утреннее богослужение, как предавались огню священные книги и церковная утварь.

Правители видели все это, но не думали, что на это же зрелище из того же дворца смотрят две христианки, обе бессильные помочь своим страдающим братьям, обе молчаливые и покорные и обе великие в своей безмерной скорби. Это были царица Александра и ее дочь Валерия.

24 февраля был издан указ: 1) прекратить христианские собрания, 2) разрушить все христианские церкви, 3) уничтожить их священные книги, 4) требовать от христиан отречения от их веры под страхом тяжелых наказаний. Тем, кто занимал высокое положение, грозило лишение всех прав; людям низшего класса — обращение в рабство; рабам — потеря надежды на возвращение свободы.

Какой болью сжалось сердце царицы от этого указа, но вскоре ей пришлось пережить еще больший ужас: во дворце стало известно о горячем и необдуманном поступке одного христианина: в порыве негодования, этот юноша порвал императорский указ, который висел на главной площади города. Что могло ожидать виновного? Его сожгли живым. Что могло ожидать всех его единоверцев, заподозренных в соучастии с ним? Об этом все догадывались, и царица, конечно, должна была знать лучше всех. Диоклетиан смотрел на свою власть, как ни чем не ограниченную, не выносил противоречий, и подобный поступок мог вызвать в нем взрыв страшного гнева.

Гонение началось.

Христиане оказались мужественными, и это его раздражало, а тут еще во дворце вспыхнул пожар. В поджоге обвинили христиан. Гнев императора обрушился на христианское население Никомидии. Епископы и другие служители Церкви, их семьи и друзья, и даже слуги, были схвачены и замучены. И вот в это страшное время раздался тихий, кроткий упрек всесильному императору из уст его жены. Это была просто робкая защита христиан, попытка удержать Диоклетиана от слепого гнева на тех, кто ни в чем не был виноват.

Но для Диоклетиана несколько слов жены, осмелившейся его порицать, были непростительным оскорблением. Одна мысль, что Александра-Приска могла тоже принадлежать к презренной секте назареев, — как иногда называли христиан, — привела его в бешенство. Не помня себя, он с кинжалом в руках бросился на жену. Галерий схватил Валерию, — и через несколько минут мать и дочь уже стояли перед языческим алтарем.

Разве могли они отречься от Христа? Они не помнили себя от страшного испуга, а между тем Диоклетиан и Галерий насильно заставили их оскверниться жертвоприношением, тряся их руки над жертвенником и, таким образом, вынуждая рассыпать зерна ладана, как бы воскуряя фимиам...

Императрица принесла жертву богам! Императрица и ее дочь отреклись от Христа!

Сколько радости было у языческих жрецов, сколько слёз у христиан! Сколько жгучей муки, горя и раскаяния в невольном отступлении от Христа пережила сама царица Александра!

А гонение между тем принимало ужасающие размеры. Четыре указа императора, изданные один за другим, все больше и больше ухудшали положение христиан. Уже третьим указом объявлялось, чтобы епископы, священники, диаконы и чтецы или принесли жертвы богам, или были преданы смерти. После четвертого указа гонение еще больше ожесточилось.

Было приказано, чтобы все, по всей империи, совершали всенародно жертвы и возлияния идолам. Кровь христиан лилась ручьями. Самые приближенные к Диоклетиану лица из христиан беспощадно наказывались или убивались. Нельзя без содрогания смотреть на это зрелище. Те, которые еще накануне окружали царский трон, сегодня влеклись на казнь. Священники без всяких допросов предавались в руки палачей. Простых граждан бросали в огонь, и так как их было много, то их сжигали массами, других топили в море. Никому не было пощады. С каждым днем выдумывались все новые и новые казни.

Один христианский писатель, современник этих событий говорил:— Если бы у меня была сотня рук и железный язык, то и тогда я не мог бы исчислить всех мучений, какие терпели верующие. Так свирепствовал Диоклетиан, но его гонение только усиливало ревность христиан. Они смотрели на смерть, как на победу, и принимали ее без всякого страха.

"Побеждающий облечется в белые одежды, и не изглажу имени его из книги жизни и исповедую имя его пред Отцом Моим и перед Ангелами Его” (Отк. 3:5). Христиане знали, что это обещал Господь любящим Его и страдающим за Него, и умирали с верой, что они идут в жизнь вечную, в "чертог украшенный,” на "брачную вечерю Агнца...” Оттого так светла и прекрасна была их смерть.

Но, с детства воспитанный в христианстве, Георгий видел перед собой другой путь. Сопровождая императора в его путешествиях, присутствуя на заседаниях его совета, Георгий знал, конечно, что ожидает христиан. И в то время, когда им готовилась горькая чаша скорбей, он не мог оставаться спокойным и наслаждаться земными благами. Раздав все свое имущество бедным, он стал готовиться к подвигу мужественного исповедания Христа.

И вот, когда наступил день последнего совещания о том, как поступить с христианами, Георгий выступил неожиданным защитником их и смелым обличителем жестокости Диоклетиана.

— Ваши идолы не боги! Есть один только Бог — Христос! Он — один Господь, Творец неба и земли. Духом Его Святым все живет и движется. Познайте же истину и научитесь благочестию у христиан! Так горячо говорил Георгий.

Оправившись от изумления, император стал уговаривать своего любимца опомниться, отречься от Христа, не лишать себя воинской славы и чести и принести жертву богам. Диоклетиан обещал забыть его дерзкую речь и осыпать его еще большими, чем прежде, почестями. Но, конечно, эти обещания и уговоры не могли поколебать святой решимости Георгия отдать свою жизнь за дело Христово.

— Я искренне желал бы, чтобы и ты, государь, познал через меня Бога истинного и принес Ему жертву хвалы! — вдохновенно отвечал он на слова Диоклетиана. Тогда от уговоров и ласки перешли к истязаниям.

Георгия заключили в темницу, забили ноги в колодки, на грудь положили тяжелый камень. Его зарывали в яму, наполненную известью, надевали на ноги сапоги, с острыми гвоздями внутри, и так водили по городу, — но сила Божия хранила и поддерживала мученика, и он оставался невредим, а слово его горячее и вдохновенное зажигало сердца колеблющихся и малодушных христиан, радовало твердых в вере и обращало к Богу самих язычников.

Не зная пределов своей ярости, Диоклетиан приказал подвергнуть Георгия зверскому мучению. Принесено было колесо с острыми зубьями и ножами, к нему привязали юношу и стали вращать. Два-три поворота и все тело мученика было истерзано и залито кровью, но из уст Георгия неслись не стоны, а славословия Христу.

Император сидел на троне, облеченный в шитую жемчугом одежду, в короне, сияющей драгоценными камнями. Приближенные, подходя к нему, падали ниц, касаясь лицом земли, и он чувствовал, что поражает своих подданных почти божественным величием. Кругом в белых одеждах с пурпурными каймами сидели знатные сенаторы, консулы, преторы, жрецы, весталки, а на высоком помосте, окруженная свитой, сидела императрица.

Что испытывала в эти минуты душа Александры? Последняя робость таяла в ее душе, — и великая, святая решимость быть верной до конца наполняла ее. Потрясенная ужасным зрелищем, царица не видела никого и ничего, кроме мученика, жизнь свою отдающего за Христа... Сама мертвенно бледная, она едва сдерживалась, чтобы громко не исповедать себя христианкой... Она вся стремилась в раскрывшиеся перед ней врата вечности, вся загоралась любовью ко Христу. Придти к Нему хотя бы путем вот таких же страданий, путем скорби, путем жестоких мук и смерти, — вот чем полна была душа царицы...

А Георгий между тем слабел все больше и больше и, наконец, совсем умолк.

— Георгий, где же Бог твой? Что же не пришел Он избавить тебя? — проговорил Диоклетиан, глядя на израненное и безжизненное тело еще недавно цветущего юноши, — Жаль что так безумно пожертвовал своей молодой жизнью раб Христа, но хвала богам, которые не дали посрамить себя! Диоклетиан поднялся со своего места, чтобы отправиться в храм Аполлона и принести жертву, как вдруг страшный удар грома оглушил всех, бывших на площади. Небо, покрытое облаками, вдруг озарилось ослепительно яркой молнией, и многим послышался голос: “Не бойся, Георгий, Я с тобой!”

В это время небесное сияние окружило колесо, и в этом сиянии палачи увидели светлого юношу, который, положив руку на плечи мученика, сказал: “радуйся!” Еще минута — и сияние исчезло, а Георгий, здоровый и радостный, сам сошел с колеса. И такой страх, такое изумление охватило всех, что они в смятении молчали и смотрели на Георгия, как на призрак, как на выходца с другого света.

Прежде чем Диоклетиан узнал о поступке царицы, она уже удалилась во дворец. Но путь, которым ей предстояло идти, был ею намечен уже бесповоротно. Ее душа уже обручилась Христу, и никакие сила не могла ее оторвать от Него...

Участь Георгия была решена, но Диоклетиан последний раз попытался склонить его к отречению от Христа. — Возвратись к богам, — и я разделю с тобой мое царство и сделаю тебя моим соправителем! — говорил император.

— Тебе, государь, следовало бы сначала оказать мне такую милость, а ты вместо того отдал меня на мучения, — отвечал Георгий. Обрадованный император обещал, что теперь вознаградит мученика за все его страдания.

С разрешения Диоклетиана Георгий вошел в храм Аполлона. Все ждали, что он принесет жертву богам, но он обратился к идолу Аполлона и другим идолам со словами: — Как вы смеете оставаться здесь, когда сюда явился я, служитель Бога истинного? И тотчас со страшным шумом и жалобным стоном идолы упали и разбились. Как бурное, разъяренное море, поднялся народ, взбешенный дерзким поступком Георгия. Одни сторонились его как волхва. Жрецы требовали его смерти... Диоклетиан не помнил себя от гнева и оскорбления...

— Так-то ты приносишь жертвы богам? — спросил, наконец, император.

-— Да, именно так привык я почитать тех, кого ты почитаешь богами, — отвечал Георгий, устыдись же теперь и ты сам, государь! Разве ты можешь ждать себе какой-либо помощи или милости от тех, которые не только не могут спасти самих себя, но и не выносят присутствия рабов Божиих?

Яростный вопль толпы, требовавшей смерти Георгия, заглушил его слова, но ничто не могло заглушить того громкого крика который вдруг раздался в капище: — Боже Георгиев, помилуй меня! Ты — один Бог истинный и всемогущий! И затихли от этого крика народные вопли, содрогнулось от ужаса одно сердце, захватило дыхание у императора: у ног Георгия лежала Александра, супруга Диоклетиана.

То, что годами медленно созревало в ее душе, теперь, наконец, вылилось наружу. Чаша была переполнена. Пламенная, несокрушимая вера охватила все ее существо. Безбоязненно она исповедала свою веру во Христа, прославляла Его и порицала богов языческих.

Бледный, взволнованный Диоклетиан мог спросить только: — Что сделалось с тобой Александра, что ты увлеклась чарами этого волхва и бесстыдно порицаешь и отвергаешь наших Богов? Но царица не отвечала.

Разве мог император понять то, что теперь открылось ей? Уже давно чувствовалось, что между ними легла бездна, и теперь эта бездна окончательно отделила их друг от друга.

Через несколько минут Диоклетиан приказал усекнуть мечом Георгия и увлеченную его чарами царицу Александру. Не только христиане, но и язычники плакали о царице, а она, светлая и радостная, как агница Христова, пошла на смерть, славя Бога. Обоих осужденных повели за город.

И вдруг телесные силы изменили святой мученице. Страшная усталость охватила ее, и она должна была сесть. И едва сев и прислонясь головой к стене, она потеряла сознание, и всем показалось, что она умерла. Благодаря Бога за легкую кончину, какой Он удостоил Свою исповедницу, Св. Георгий один пришел на место казни и был усечен мечом.

А безжизненное, похолодевшее тело царицы Александры было отнесено во дворец, и главный министр императорского двора, Лукиан, бывший христианином, скрыл его от глаз любопытных. Однако то, что все приняли за смерть, было лишь глубоким обмороком, и святой мученице суждено было еще вернуться к жизни, чтобы испить до конца чашу скорбей.

Потом он узнал, что жена его осталась жива, узнал даже где она находится, но, очевидно, ужасы гонения потрясли его самого, и он ее не преследовал. Тяжкое бремя власти томило его и, возвратясь в Никомидию, он решил отказаться от престола. В декабре он заболел. Не было никакой надежды на его выздоровление, но крепкий от природы Диоклетиан устоял и 1-го марта опять уже вышел к народу. Но это был бледный, исхудалый, разбитый старик.

1-го мая он подписал отречение и уехал в свою родную Далмацию. Вместе с ним должен был уйти от власти и его соправитель Максимиан, который правил западной частью римской империи, в то время, как Диоклетиан управлял восточной.